Крутые-крутые игрушки для крутых-крутых мальчиков - Уилл Селф

В отделанном деревом баре Билл оказался единственным посетителем. Скрип его кожаной куртки о винил кресла вызвал крайне вежливого мужчину в одеянии горского джентльмена - или его подобия - твидовый пиджак, жилет с роговыми пуговицами, фланелевые брюки, броуги. Рубашка «Вайелл» абсорбировала тартановый галстук, растворяя его в собственном узоре. Вдобавок к этому он носил экстравагантные рыжие усы с закрученными концами, которые аннулировали прочие, невыразительные черты его лица так же, как красная полоса аннулирует курение. Билл не узнал мужчину и подумал, что это, должно быть, зимний менеджер; он недавно в Кейтнессе и, возможно, еще не подозревает, какими унылыми будут предстоящие четыре месяца за стойкой.

— Доброе утро, сэр, — сказал человек-абсурд. — Оно ведь и вправду замечательное, не так ли?

— Действительно, — вежливо ответил Билл. И, чтобы не переборщить, добавил: — От самого Бигхауза дорога была чистая, почти никакого дождя.

— Ну, говорят, сегодня ночью опять будет гроза... — Бармен взял с сушильной полки полупинтовый стакан и начал лениво, но проворно его протирать. Билл подошел к стойке, и человек-абсурд понял, что это сигнал:

— Чего желаете?

Вблизи Билл заметил бурый налет на его зубах, пурпурные вороньи лапки лопнувших сосудов вокруг глаз.

Билл вздохнул — за этот выбор отчитываться нет нужды.

— Это не «Кэмпбеллтаун» там стоит? — Он ткнул пальцем в ряд бутылок виски на полке.

Абсурд незамедлительно достал бутылку.

— Пятнадцатилетней выдержки? — В его тоне ясно слышалась просьба.

— Двойной, — ответил Билл.

Из машины он захватил с собой вчерашнюю газету, но открыть ее не удосужился. Опрокинул стакан виски, а затем добил бутылкой темного «Оркни Айленд». Виски разлилось теплом в желудке, а эль наполнил голову запахами торфа и вереска. Эти две вещи, подумал Билл, заключают в себе весь дальний север. Он сидел на банкетке, ноги его покоились на низком стульчике. Спину и плечи укрывала толстая кожа куртки. Это была старая кожаная куртка, фасона сороковых годов. У Билла она была уже многие годы. Она напоминала ему куртку, которую он видел на одной из фотографий Керуака. Ему нравилась красная стеганая подкладка, но особенно нравился ярлык на внутренней стороне воротника, гласивший: «Настоящая Кожа. Сделано из Крупа Лошади». Раньше Билл показывал этот ярлык девушкам, которые находили его интригующим... даже соблазнительным. Раньше Билл втирал в куртку седельное мыло, но в последнее время ленился, хотя видел, что кожа вокруг локтей начала трескаться.

Пока Билл выпивал, Абсурд слонялся где-то рядом, но, когда стакан опустел и с глухим стуком был водворен на картонную подставку, его и след простыл. Билл представил, как тот идет по прохладным коридорам старого, сложенного из гранита отеля, словно карманная, бюджетная версия помещика. Он нетерпеливо позвонил в маленький звонок — и рыжие усы немедленно появились, точно напротив него, поднявшись из подвала, словно волосистый флаг сопротивления.

— Сэр? — раздалось из-за усов.

— Сколько? — парировал Билл.

— С вас... — Он повернулся к кассовому аппарату и взял аккорд. — Четыре фунта и семьдесят восемь пенсов.

Пока Билл боролся с джинсами, выуживая деньги, Абсурд достал — непонятно откуда — отпечатанную карточку. Ее он вручил Биллу в обмен на деньги и сказал:

— Вы ведь не против заполнить эту анкету? Это своего рода исследование, которое мы тут проводим — понимаете, маркетинг и все такое, пытаемся понять, кто такие наши посетители... — Голос его постепенно затих.

Билл взглянул на карточку: «Где вы впервые услышали о нас? 1. В СМИ; 2. От знакомых; 3. Посещение входило в комплексную туристическую путевку...»

— Разумеется, — сказал он безумному отельеру. — Но, если не возражаете, я ее заполню и отправлю потом — сейчас я немного спешу.

— Ничего страшного — вот конверт с обратным адресом, так будет проще.

Идя по парковке к машине, Билл смял карточку и конверт и бросил их в удачно подвернувшуюся корзину. Он также позволил себе едко рассмеяться — мысль, что это изолированное заведение хоть когда-нибудь привлечет кого-то, кроме проезжающих мимо автомобилистов да редких группок любителей охоты, рыбалки и алкоголя, казалась такой же дурацкой, как и ярко-рыжие усы.

Бьющие ему в спину порывы ветра усилили ощущение того, насколько далеко располагался Либстер от чего бы то ни было - за исключением Северного моря. Билл снял куртку и бросил на заднее сиденье. Затем сел за руль. Воткнул ключ в зажигание, повернул, и машина ожила, пульсируя и мурлыкая. Пискнула магнитола, и заиграл Джон Кейдж. Расслабленно поведя рукой, Билл развернул седан на сто восемьдесят градусов и снова выехал на дорогу А9, в этот раз направляясь на юг.

Весь следующий час, до того момента, когда он заметил автостопщика, Билл гнал на полной скорости. От либстерского бармена, да и ото всей обстановки паба, остался какой-то неприятный осадок. Плюс ощущение, что летящая на юг машина, взбираясь на горки и ухая вниз, несла Билла из недопродуманного мира в мир слишком тщательно продуманный, зацементированный в банальности общих мест.

Не то чтобы это сделалось заметно: дорога по-прежнему вихляла и подпрыгивала каждые несколько ярдов, поднимаясь на пять, а то и больше градусов. В туман или в дождь — а тут обычно так и бывало — шоссе А9 было просто явно опасным, но, лишенное серого покрова, выглядело почти игривым. Так думал Билл, вписываясь в один поворот за другим.

В дождь почти нет возможности обогнать даже легковую машину, не говоря уже о громыхающих грузовиках, следующих по своему маршруту на самый север; а их здесь было много. Застрянь за одним из них, и на дорогу уйдет гораздо больше времени. Чуть ли не вдвое больше. Даже в ясную погоду единственный способ обогнать их караван — они обычно перемещаются естественно сформировавшимися стаями, на равном расстоянии друг от друга — разогнаться где-то до девяноста на прямом участке, а затем танцевать, виляя между встречными машинами и грузовиками.

Этот нырок в разверстый череп Британии будоражил кровь. Миль через двадцать перед Биллом предстал потрясающий вид на залив Мори и Грампианские горы за ним. Горы раздвигали землю, море и небо с беззаботным величием; их пики — ослепительно белые, их склоны — укутанные белым, синим и голубым. Не то чтобы он смотрел на них — он смотрел на дорогу, выхватывая бегающими глазами осколки пейзажа: от спидометра к шоссе, к зеркалу заднего вида, от него - к боковым зеркалам, и обратно, снова и снова, и каждый взгляд сопровождался резким поворотом головы, словно он стал каким-то механическим хасидом, молящимся на ходу.

В каком-то смысле Билл и вправду молился. Концентрируясь на торможении и ускорении, балансируя на разных скоростях между жизнью и смертью — и своей, и чужой — он наконец достиг дхармического состояния, к которому стремился все утро: он абсорбировался в сам факт вождения точно так же, как его тело абсорбировалось в ткань автомобиля; биомеханическое единство, превратившее глаза в лобовое стекло, ноги — в колеса, турбокомпрессор — в выбрасывающие адреналин надпочечники. Или наоборот?

Воспоминания переплетались с пейзажем, а затем всю массу впечатлений обтесывала и лепила музыка, лившаяся из всех четырех углов салона, чтобы затем быть расплющенной мантрой импульсивности. Прошлая ночь в пабе — местный доктор, Бом, пьяный в стельку — брешущий о чудесных лекарствах от алкоголизма — западноафриканские ритуалы с психоделическими наркотиками, мистическая лабуда - дорога домой, с порывистым ветром и дождем, полосовавшим его лоб и щеки. Сейчас, впереди, на дороге, возможность для обгона, медленно едущий «форд-сьерра», перед ним — два грузовика и еще две машины чуть дальше, идут где-то под шестьдесят — минимум семьсот метров до следующего поворота. За предыдущим поворотом скрывался вид на отрезок открытой дороги, но что впереди? Подсчитаем. Одна, две, три секунды. Рискнем. Посмотреть в зеркало заднего вида. Погнали! Газ в пол, руки сжимают руль, спина вжата в сиденье. Запах кожи. Смутное осознание доносящихся океанических аккордов - возможно, Рихард Штраус. Тиканье индикатора. Мимо «форда». Мимо первого грузовика. Скорость до восьмидесяти. Погнали! Рычаг на третью передачу. Уже восемьдесят, приближаемся к покачивающемуся заду второго грузовика. Тввою ммать! Машина. Теперь она в сотне метров. Движемся быстро. Смертельно быстро. Проверить боковое зеркало. Напрячь амортизаторы. Скользнуть между двумя грузовиками. Попасть под расстрел гудков и мигание фар. Затем — бах! Выскользнуть обратно. Две сотни до поворота — что дальше, не видно, только зеленые кочки, серо-зеленая стена, ярко выделяющаяся черно-белая корова — держать третью передачу, добавить газу... восемьдесят... девяносто... сотня. Осталось пятьдесят метров, и второй грузовик обойден, брошен, оставлен позади — как дерьмо в сортире придорожной заправки. Оставлен позади как прошлое, как поражение, как сожаление. Билл испытал восхитительное чувство свободы, чувство освобождения, обманув смерть и выскользнув из мрачной гравитации тупых грузовиков. Он чувствовал это десять раз между Боргом и Хелмсдейлом, пятнадцать — между Хелмсдейлом и Брора, а затем все чаще и чаще, поскольку дорога развернулась, а холмы отползли от нее, дав ей струиться и извиваться, а не вилять и круто поворачивать.